Благодарный Емельянов
Наталья СЕМЯКОВА
Кирилл Демьянович шел с работы домой, с трудом передвигая ноги. Не хотелось ни говорить, ни думать, казалось, что сердце сжалось в ледяной комок и не стучит больше. «На неверных ногах», пришло в голову где-то слышанное выраженье.
– Какое точное, – удивлялся он, – «на неверных ногах…». Неделю назад арестовали директора завода Морина, по подозрению во вредительстве. Стена строящегося литейного цеха дала трещину, и вот – враг народа. Сегодня вызывали в ОГПУ главного инженера Рябинина, он не вернулся. Кого же заберут завтра, меня, главного механика? За что? Впрочем, придумают. Что же будет тогда с Шурой, с детьми?
Тяжелые мысли прямо-таки гнули к земле. Только на лестнице, в коридоре Кирилл Демьянович встряхнулся и решил: «Стоп, надо взять себя в руки, нечего умирать от тоски раньше времени, пугать семью». Дверь открыл уже легко, отряхнул шапку и полушубок от снега, прошел на кухню. Здесь жарилась на сковороде картошка, вкусно пахло пирогами.
– Небось Александра Сергеевича так не кормят в тюрьме, – мелькнула мысль, – и Рябинин сидит голодный в какой-нибудь камере или на допросе.
Аппетита не было, но он через силу решил поесть, чтобы не огорчать Шуру. Она вошла с мороза с почтовым конвертом: «Ты почему в ящик не смотришь? Это тебе».
Письма Кирилл Демьянович испугался, тем более, что почерк был незнакомый и обратный адрес тоже.
– Из Мурома? Вроде там у нас нет никого… Подписано «Емельянов», кто такой Емельянов?
В конверте оказалось два тетрадных листа, исписанных красивым, но не очень твердым почерком. Полстраницы Кирилл Демьянович прочитал, ничего не понимая и начал читать снова.
– Господи, да кто же это пишет? Солдат Алексей Емельянов, Первый стрелковый полк. Неужели это он? Да он, конечно!
Емельянов писал: «… чудом, с помощью Божьей узнал я, где ты теперь проживаешь, дорогой мой, Кирилл Демьянович. Встретил на нашем заводе человека, командированного с вашего судостроительного, он и помянул твое имя, отчество. Оно ведь редкое… В воскресенье перед масляной неделей приеду в гости. Жди с подарками. Перед прощенным воскресеньем очень хочу с тобой свидеться. А дальше великий пост, вдруг не встретимся больше».
– Свидимся, коли, не заберут меня, – вздохнул Кирилл Демьянович.
Полночи он лежал с открытыми глазами и думал, то про Александра Сергеевича с Рябининым, то про солдата Емельянова: «Узнаю ли его, ведь с 15-го года не виделись. Да и знакомство-то было коротким, однако памятным, ведь я тогда своего первого «Георгия» получил».
Войну в 1914-ом Кирилл Демьянович начинал на Кавказском фронте однако задержался в этих местах не надолго, турки вырезали всю заставу. Уцелел только потому, что во время нападения вместе с еще одним солдатом ходил менять часовых. Оставшихся в живых и перебросили тогда на Западный фронт в Первый стрелковый полк.
– А ведь точно Емельянов был из Мурома, вспомнил Кирилл Демьянович – точно, точно. Я еще сказал ему, что в Киево-Печерской Лавре есть мощи святого Ильи Муромского, а он ответил, что Илья как раз из Мурома и пришел. В ту пору, для украинца Кирилла Демьяновича город Муром, центр России был и неведомым краем, кто бы знал, что в 1918-ом по соседству от этого самого Мурома он встретит Шуру, женится и останется здесь навсегда.
В 1915-ом Емельянов был старым солдатом, точнее двадцатилетнему Кириллу он казался старым, женатым, многодетным. Наверное, лет тридцать ему было. Веселый, добродушный, разговорчивый Емельянов все какие-то игрушки из дерева мастерил, из чего ясно было, что о детях он очень скучает. Потому и пожалел его тогда Кирилл Демьянович, молодой прапорщик.
Соединять порванный кабель должен был ползти Алексей Емельянов, четвертый солдат по счету, трое до него уже полегли под немецкими пулями, а кабель не соединили. Емельянов крестился, просил за него помолиться и домой написать, если убьют. И тогда Кирилл Демьянович подумал, что если этого солдата сейчас убьют, он себе этого никогда не простит. А, была – не была, и пополз сам. И вот, то ли набожный Емельянов крепко за него молился, то ли у немцев какая заминка вышла, а только ни одна пуля в прапорщика не попала, кабель он соединил и в окоп вернулся. Вернулся, а там офицер Кожин. Распекает Емельянова: «Что у вас тут творится, старший по званию под пули пополз, а ты в окопе прохлаждаешься!» Слава Богу, вернулся Кирилл Демьянович цел и невредим, объяснил Кожину, что сам под пули полез, связист, мол, я, да и помоложе, пошустрее.
– Пожалел значит солдата? – спросил Кожин вроде бы даже с угрозой.
– Да, пожалел, у него семья, дети, а я холостой, пока…
– Вот и останешься холостой навеки, если таким жалостливым будешь, – пробурчал Кожин и ушел.
То, что Кирилла представили к награде было для него неожиданностью. За смелость, умелые действия, что-то там еще говорил офицер перед строем, теперь уже и не вспомнить.
Гость пожаловал в воскресенье, как и обещал, примерно в одиннадцать. Рассказал, что машина-попутка остановилась в Красном селе, он тут же увидел церковь, и – на службу, отстоял ее, благословился у батюшки и – вот он я. Емельянов был почти неузнаваем, сухонький, маленький, с усами и большой седой бородой. Легонький, подвижный, в поношенном пальто, с рюкзаком за плечами. В рюкзаке оказалась рыба, и большая бутылка молока.
– Чем богат, тем и рад, – балагурил Емельянов. Хотя не шибко-то и богат, слесарем на заводе работаю, да еще и детям помогаю и внукам, но корову держу, молочко-то свое, парное. На рыбалку хожу, хотя и редко, это сын наловил. Кирилл Демьянович смотрел с улыбкой – говорун, каким был, таким и остался. Детям гость привез деревянные свистульки – собственного изготовления в виде лошадок. Достал их, и тут же смутился: «Какие парни-то у тебя большие, им эти забавы уже ни к чему». Однако все «большие парни» тут же засвистели, да еще как, сразу словно ветром сдуло некоторую неловкость и смущение хозяев.
Когда были съедены все блины, выпит графинчик водки и самовар чаю, когда Шура ушла на кухню, и разбежались сыновья, Кирилл Демьянович и Емельянов наконец-то дошли до сокровенного разговора.
– Я ведь благодарить тебя приехал, Кира, – вздыхал Емельянов, чуть не плача, – спас ты меня тогда. Я струсил, а ты нет.
– Да что ты говоришь, Алексей Алексеевич, – возражал хозяин, – ничего ты не струсил, я же старший по званию был, я и решение принял.
– Пожалел ты меня… Хорошо вот Господь уберег, а если бы случись что! Я бы тогда исказнился весь, грех-то какой мог на душу взять!
– Ни в чем ты не виноват. Тоже ведь свое повоевал, небось, и тебе кого-нибудь выручать приходилось.
– А вот, веришь, нет! Ни единого разу! Никакого благородного поступка не совершил!
– Да брось, ты детей вырастил, внуков кормишь, весь в трудах.
– Нет, нет, это не то, – растягивал слова Емельянов, – ты готов был жизнь положить за други своя, а Господь сказал, — нет подвига выше.
– Да что ты заладил меня благодарить? – тосковал Кирилл Демьянович. – Все это дело давнее, ну было и прошло. А потом, я ведь тоже в накладе не остался, «Георгия» получил, считай, тебе наградой обязан.
Он улыбнулся, уж очень хотелось отвлечь Емельянова от невеселой темы.
Старик подумал секунду и вздохнул: «Орден-то, конечно, хорошо, а вот опять я тебе навредил, приехал награду отнимать».
– Не понял, – шутливо нахмурился Кирилл Демьянович, о чем это ты?
Емельянов наклонился к нему через стол, взглянул серьезно и зашептал: «Орден твой это награда земного царя, да и что толку с твоего ордена при советской власти, нет ни денег, ни почета. Ты, небось, и орден-то спрятал, никому не показываешь, выходит, что от царя земного ты остался не награжденный. А Господь для тебя, за подвиг твой имеет награду небесную, но только в том случае, если ты на земле награду не получил. Я ведь так и не поблагодарил тебя тогда, и сколько лет не благодарил, а вот теперь явился, окаянный слабый человек. Сил нет, захотелось повидаться, и «спаси Господи» сказать, хоть перед смертью. Сердце иной раз ночами совсем не стучит, замучило, может, и помру скоро, кто знает. Собрался к тебе, а сам боюсь, вдруг небесную награду отнимаю своей благодарностью. Слабый я человек, неблагодарным-то помирать не охота. Хотя я и молился за тебя, все эти годы молился, и на фронте и дома, и утром и на сон грядущий поминал и на кафизме, и в храме. Теперь вот и домашних твоих знаю, всех в записочках писать буду».
Кирилл Демьянович молчал, удивленный, растроганный, – надо же, отчего мучается человек, и благодарить — плохо, и не благодарить – плохо. И о таких материях душа у него болит по-настоящему… Как-то надо утешить.
Подумав, Кирилл Демьянович ответил: «А знаешь что, Алексей Алексеевич, давай считать, что ты меня не благодарил, просто приехал повидаться. Ведь если бы я первый узнал, что ты тут неподалеку, в Муроме, может, и я бы к тебе приехал, даже если мне тебя благодарить не за что. Хотя, как не за что, за молитвы твои. Может меня и не убили тогда, потому что ты помолился. И сейчас, ты молишься и Бог бережет. Неделя прошла, не забрали, – договорил он про себя, – может и вовсе минует.
– Да, Господь милостив, – отвечал Емельянов, а потом расслабился, отвлекся и уже обычным будничным тоном спросил: «Кирилл, а слышал я, будто ты после еще «Георгия» получил?»
– Получил.
– А за что?
– Да, была история, нехотя ответил Кирилл Демьянович, – придумал я одну вещь, как бы тебе объяснить, обычно ведь телефонных кабелей два было, а я сообразил, что можно одним обойтись и подключиться к немецкой линии. В общем это пригодилось, стали наши немецкие штабные разговоры слушать.
– Вот те на! – взмахнул рукой Емельянов, – я всегда знал, что ты – голова, недаром главным механиком стал. Он смеялся от удовольствия, говорил громко, – ну, а «Георгиев-то» покажи, покажи!
– Да нет «Георгиев», – вздохнул Кирилл Демьянович.
– Как нет, неужто потерял?
– На блесны переплавил…
– Зачем же это, награды все-таки, ценность такая?
– Да какая там ценность! – голос Кирилла Демьяновича дрогнул против воли. – В восемнадцатом году ехали мы через Киев, сюда в Россию. Я – при орденах. Высыпали на перрон, а там матросы. Один и вцепился в меня: «Ах ты царский холуй, георгиевский кавалер».
Хорошо наших много было, отбили меня. Но ордена я тут же в вагоне снял и спрятал. А недавно такая досада взяла, зачем и награды нужны, если их прятать нужно? Кроме того, здесь ведь никто не знает, что я «царский холуй, что у меня два «Георгия» были. Фотография правда есть с орденами, я ее от детей прячу подальше. Так что, Алексей Алексеевич, могу тебе только блесны показать, что из «Георгиев» сделаны.
Провожать гостя хозяин ходил в Красное село. Прослезились, обнялись, поцеловались.
– Писать тебе не буду пока, и ты мне не пиши, – шепнул Кирилл Демьянович Емельянову в самое ухо. Объяснить ничего не могу, но на время меня забудь, не знакомы и никуда ты не ездил. А если от нас тот командировочный еще приедет, скажи, что все перепутал – имя, отчество, фамилию. Не тот, мол, это человек. Понял? Емельянов кивнул, посмотрел грустно и пошел на попутную полуторку. Потом обернулся, широко, медленно перекрестил Кирилла Демьяновича и поклонился: «Господь сохранит тебя, Кира, как тогда».
Миновали масленица, великий пост, наступила Пасха. Директора завода Морина расстреляли как врага народа, Рябинин так и не вернулся, после ареста не было о нем ни слуху, ни духу. А Кирилл Демьянович уцелел, он лишился партийного билета, лишился работы, но уцелел. Как раз на Пасху стало ясно, что опасность миновала, хотя бы пока. Через третьи руки он послал Емельянову старинную открытку с надписью «Христос Воскресе!» Написал пожелания, сообщил о себе, что жив, здоров. Хотел было еще поблагодарить Алексея Алексеевича за его молитвы, хотел написать, – считай, что теперь мы с тобой квиты, да места на маленькой открытке не хватило.
– Может и к лучшему, – решил Кирилл Демьянович, – пусть тебя Бог наградит, если я не скажу «спасибо».